Артур Аршакуни - Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая

– Верю тебе, дочь Израилева! – воодушевленно восклицает Саб-Бария.

– Верю тебе, Мириам! – Иошаат взволнованно оглаживает бороду.

– Никогда мы не слышали о таком, – лукаво улыбается Элишева, – и никогда мы не слышали такой страшной клятвы. Надо верить. Такой клятве надо верить. Но если это так, тогда Господь воистину всемогущ, а милость Его воистину велика, если Он являет нам такое чудо.

– Чудо! Чудо! – подхватывает Саб-Бария.

Снова Ты явил мне Себя!

– И если это правда, – продолжает улыбаться Элишева, – то благословенна будешь ты, оставшись девой, во всех женах Израильских во веки веков!

– Чудо! – трубит захмелевший Саб-Бария.

– Два чуда, – успокоенный Иошаат великодушно оглядывает Мириам и младенца Иоханнана на руках Элишевы.

Словно спохватившись, равви Саб-Бария встает и, указывая на своего сына, объявляет:

– Младенец сей явился нам всем первым чудом, чтобы возвестить о грядущем втором чуде. Осанна тебе, дева!

– Осанна тебе, Мириам, – шепчет растроганный до слез умиления Иошаат.

– Если это правда, – улыбается старая Элишева.

Мириам, это правда

Мириам, это правда.

Это правда, Мириам.

Это правда, Мириам, что срок твой

и муки родин твоих —

явление Господа в мир

людской, мир плоти, крови и пота

Это правда, Мириам, что у тебя

нет сердца,

а вместо сердца —

камень из пустыни Синайской.

Это правда, Мириам, что сын твой

обнажит мышцу против врагов и поведет

народ Израиля к спасению и славе

Это правда, Мириам, что ты —

хуже гиены, хуже ехидны

и хуже крокодила нильского,

потому что те заботятся о своих

детенышах, выношенных и рожденных

по тому образу и подобию,

которые вложил в них Господь,

а ты бросила своего сына.

Это правда, Мириам, что троны

царские предназначены для одного. И слава

человеческая не делится на двоих. И Господь,

который над нами, истинен лишь потому,

что единносущ

Это правда, Мириам, все страдания, о которых

ты знаешь,

покажутся тебе забавой по сравнению с мукой

расставания навсегда, навсегда,

на веки вечные,

с только что рожденным тобою сыном.

Это – правда?!

Мириам вдруг вскакивает, как от удара бичом.

Тьма истончается, наполняя пространство загона контурами, прозрачными, словно напоминание о тяжести, твердости и протяженности там, во внешнем мире.

У погасшего холодного очага спит Иошаат. Хворост. Кувшин. Остатки ночной трапезы. Дары. Колыхание овец в дальнем углу и там же – звуки, которые издают все новорожденные детеныши, требующие материнских сосцов. И какая страшная, мертвящая тишина снаружи!

Мириам каким-то судорожным рывком бросается вон из загона, останавливается, снова бежит, снова останавливается, слепо озираясь вокруг и ничего не видя в помрачении сердца. Потом выбегает на середину двора и падает обреченно на колени.

Во дворе – следы ног, копыт и остатки кострища, еще теплого.

Поздно.

Это правда.

Караван ушел.

Часть первая

Один ли я съедал кусок мой, и не ел ли от него сирота?

Глава первая

Дажд13

День сменит ночь, а ночь сменит день, и будут сменять они друг друга, пока это будет угодно Неназываемому и пока сохранится на земле живая душа, чтобы отличать одно от другого. Воистину так, ибо нет среди сотворенных Им ни того, кто бы мог сказать: вот, есть день, а ночи нет, ни другого, кто скажет: вот, есть ночь, а дня нет. Воистину так, ибо и день, и ночь повинуются установленному Им для этого мира высшему закону, который гласит: все имеет свое начало и свой конец.

Поэтому самая ничтожная песчинка, попираемая ногами верблюда, возносит хвалу Ему, устроившему этот мир именно так, ибо, порожденная рассыпавшейся когда-то в прах горой, минуя бесконечную цепь иных рождений и смертей, она, ничтожная, когда-нибудь, через бесконечную цепь новых рождений и смертей, даст начало другой горе. Поэтому на весах Вечности равны величественная гора, подпирающая небо, и ничтожная песчинка, попираемая ногами верблюда; верблюд и погонщик верблюда, погоняющий его палкой; погонщик верблюда и его хозяин, наказывающий палкой и милующий горстью фиников.

И так же, повинуясь этому всеобщему закону, дороги будут брать начало у одних городов, чтобы закончиться у других, дав начало следующим дорогам. И один караван будет сменять другой, имея своим началом и концом торговлю. Торговля же будет начинаться и заканчиваться алчностью. И алчность будет начинаться в человеке и заканчиваться в человеке же. А начало и конец человека – промысел Его, неторопливо, из вечности в вечность, пересыпающего, словно песок с ладони на ладонь, горы и земли, царства и человеков.

И этот маленький караван, принадлежащий обыкновенному сирийскому купцу Бахиру, будет идти мерным шагом по благословенной земле в неблагословенное зимнее время, когда верблюдам приходится тяжело от порывистого ветра, а люди с тревогой вглядываются в небо, не зная, чего ждать в пути: дождя, внезапного града, а то и снега. Правда, снег может выпасть разве что высоко в горах, а до них еще далеко. И будет на пути каравана рынок в Иевусе, где Бахир продаст своих невольников и приобретет шелка и шерсть, чтобы доставить их в Александрию; и будет Эль Халиль с отрадными глазу теревинфовыми рощами и славным постоялым двором, и будет Иутта, после которой Бахир прикажет сделать привал на перекрестках торговых путей, чтобы решить, какой дорогой двигаться дальше.

Крохотный лагерь вырастет среди камней и песка: палатка самого Бахира, еще одна палатка с единственной оставшейся светловолосой невольницей, которую ему так и не удалось продать, и дальше – поставленные кругом пять верблюдов, конь и осел, а в круге – помощник Бахира, из вольноотпущенных, в меру честный, в меру преданный, по имени Юнус, и погонщик Али, из рабов, к тому же глухой, как песок в надтреснутом кувшине, и цена ему – этот надтреснутый кувшин. Их задача – охранять стоянку и стеречь добро, поэтому спать Юнус и Али будут по очереди. А пока до темноты еще далеко, Али будет разводить костер, а Юнус – призван к хозяину на совет.

Решить предстоит несколько вопросов, но главный из них – каким путем двигаться дальше. Юнус водил уже караваны в Египет, но все время одним маршрутом – через Газу по побережью и дальше, мимо озера Сирбонис и небольшую, но коварную пустыню Эль-Ариш, в Александрию Египетскую. И сейчас он будет отстаивать именно этот маршрут, уговаривая Бахира повернуть караван на запад, чтобы выйти на дорогу от Газы. Но чем больше будет горячиться Юнус, тем спокойнее будет становиться Бахир, тем медленнее он станет перебирать четки, выточенные из кости носорога: разговор – не пожар, он требует взвешенности и рассудительности.

Да, путь через Эль-Ариш короче, почти все караваны в Египет пользуются им. Но знает ли юный и неопытный Юнус – тридцать лет не возраст для мужчины! – что это известно не только купцам, торгующим с Египтом, но и кишащим там разбойникам? Он сам может привести несколько случаев грабежей караванов, хотя ходил-то сам туда раз, два, не больше.

Дальше…

Еще одна отполированная кость переместится по шелковому шнурку.

Купцы предпочитают ходить побережьем летом, когда путь через Синай труден из-за жары в пустыне, и смертельно опасен для того, кто не знает оазисов и укромных колодцев для стоянок. Еще покойный отец Бахира, почтенный Базид, имя которого до сих пор уважаемо среди торговцев, да возрадуется его душа, слыша, что сын до сих пор его почитает, повторял: «Две дороги в Египет: летом – через Суэц, зимой – через Синай». Сейчас – зима, погода им благоприятствует. А оазисы и колодцы сегодня никто лучше Бахира не знает – впрок пошли уроки почтенного Базида, благословен будь его посох, измочаленный о бока сына!

Дальше…

Еще одна кость скользнет по шнурку.

Если они пойдут через Синай, на пути у них будет Акаба; а в это время там часто можно встретить купцов из Индии. Индийские купцы, всем известно, платят хорошо, за хороший товар денег не жалеют, не то что эти египетские мошенники!

Внезапный шум прервет рассуждения Бахира. Это погонщик Али со своим невразумительным мычанием и испуганными жестами. Юнус поднимется с места и пойдет узнать, в чем дело. Вернется он с сообщением, что по дороге от благословенной земли в их сторону движется человек. Встревоженный Бахир распорядится припрятать получше товары и приготовиться к обороне. Но напряжение спадет, когда подошедший окажется благообразным стариком с длинной седой бородой, развеваемой ветром.